И даже небо было нашим - Паоло Джордано
Прошло два года.
Зимой во дворе, в щелях цемента образовался мох – мягкая, поблескивающая подушка, в начале лета он высыхал и крошился, а потом вырастал снова; безмолвный и вечный круговорот природы. Я заново выкрасила стены внутри дома, потому что от дождей на них появились коричневые подтеки. Неприличный рисунок, который Берн и я сделали на стене, давно сгинул под слоями извести, я попробовала процарапать их, чтобы увидеть хотя бы след этого рисунка, но у меня ничего не вышло.
Последними словами, официально сказанными о смерти Николы, были слова Данко в зале суда. Прокурор заметил, что синяки на лице Николы по форме совпадают с рисунком подошвы обуви, которая была на обвиняемом. Но адвокат сумел убедить суд, что эти гематомы были настолько нечеткой формы, что она не совпадала с рисунком ни на одной подошве. Оставались только показания Данко, которые некому было опровергнуть и в которых он, хоть и косвенно, обвинял в случившемся Берна. Но Данко лгал. Я знала это. Я не нуждалась в благостных уверениях моих родителей, в словах Даниэле: невиновность Берна запечатлелась в моей плоти, так же, как память о днях, проведенных вместе.
Я обратилась в тюрьму в Бриндизи с просьбой о свидании с Данко. Мне много раз отказывали, однако в итоге мою просьбу удовлетворили. Я пришла в зал для свиданий, но Данко не явился. Я повторила попытку, но результат оказался тот же самый. На третий раз администрация тюрьмы дала мне знать, что заключенный не желает принимать посетителей. Они не уточнили, идет ли речь обо всех посетителях вообще или только обо мне одной. Это было еще одним подтверждением того, что он солгал.
Я еще несколько раз виделась с Даниэле, но после той сцены у полицейского управления недоверие между нами усилилось. Он уже не был уверен, что может считать меня своей союзницей. Я в отношении Даниэле испытывала те же сомнения. Я даже не рассказала ему о посылках из «Амазона» и хранила для себя одной этот секрет – секрет, который еще больше отдалял меня от всех. Мама по телефону всегда повторяла одну и ту же фразу: «Ты еще молодая». Вначале это звучало как утешение: «Ты еще молодая, можешь все начать заново», но постепенно переросло в зловещее напоминание: ты еще молодая, но это ненадолго, тридцать один год, тридцать два, пора уже начинать все заново. А что начинать? Мне казалось, что ход времени, как его воспринимали другие, как когда-то воспринимала его и я, теперь для меня остановился. Это случилось до смерти Николы, до ухода Берна; возможно, это произошло в тот миг, когда я осознала, что с моим чревом что-то не в порядке. Мои часы остановились и с тех пор показывали только этот миг.
По крайней мере, с деньгами у меня дела пошли лучше. Одна молодая пара из Ночи, мечтатели и энтузиасты, наняли меня консультантом. Они хотели заняться сельским хозяйством по принципу пермакультуры. Я не знала, известно ли им, что я замешана в истории с убийством полицейского, возможно, их это не интересовало. С другой стороны, об этом давно уже перестали говорить.
Затем владелец нескольких участков в здешних местах захотел арендовать у меня теплицу. Платил он мало, но регулярно. Кроме того, отец каждый месяц посылал мне деньги. Долгие годы я думала, что в моей жизни он был единственным лишним человеком. Потом, когда он перестал разговаривать со мной, я твердила себе, что, если бы только наши отношения наладились, моя жизнь стала бы идеальной. Теперь мне это казалось ребячеством. Я узнала, что он говорил обо мне как о «специалисте по одному из направлений в агрономии».
Два года. С тех пор как Данко был задержан береговой охраной и без сопротивления доставлен в полицейское управление по обвинению в вооруженном нападении, захвате заложников, пиратстве и терроризме, – и до того дня, когда мне позвонили из «Медитерранеа Трэвел», турагентства во Франкавилле-Фонтане, и сообщили, что на меня оформлен авиабилет и вылет назначен на завтра.
– Вы ошиблись номером, – сказала я.
Моя собеседница на другом конце провода с кем-то посовещалась, затем сказала:
– Я говорю с синьорой Гаспарро? Терезой Гаспарро, родившейся в Турине 6 июня 1980 года?
– Да, это я.
– Так ведь мы говорили с вами вчера. Вы что, не помните? Вы попросили меня срочно заказать авиабилет.
Я почувствовала мощный выброс адреналина. Словно что-то начало пульсировать у меня в руках и ногах. Это он. Он вернулся.
– Ну конечно. Извините за рассеянность. Вы не могли бы повторить мне координаты рейса?
– Вылет из Бриндизи в 9:45. Пересадка в Мальпенса. Вылет рейсом «Айслэндэйр» в 23:40. Прибытие в час сорок пять утра.
В момент, когда она позвонила, я пересаживала клубнику. Жирная черная земля набилась мне под ногти.
– Я вам немного завидую, – продолжала моя собеседница. – Я побывала там два года назад, и это было самое прекрасное путешествие в моей жизни. Обязательно посмотрите ледник, который спускается прямо в море. А еще не упустите прогулку на катере среди айсбергов. За три дня, конечно, мало что можно успеть, но это – самое необходимое.
Я спросила, можно ли забрать билет в агентстве. Она ответила, что билет электронный, и она уже выслала его мне по почте. Если я захочу, она может оформить и посадочные талоны. И еще она попросила подтвердить, что с собой у меня будет только ручная кладь.
Не помню, как закончился наш разговор, возможно, я просто повесила трубку. Чуть позже я изучила на экране компьютера посадочный талон на Рейкьявик и задумалась, стоит ли его распечатывать: я боялась, что он может исчезнуть, если я нажму не на ту клавишу.
Я внимательно прочла все правила авиаперевозок написанные крошечными буквами в билете, как будто в них могло скрываться что-то очень важное. Но ничего не обнаружила. Только номер места, максимальные размеры ручной клади, рекламу отеля, который обещал сорокапроцентную скидку на посещение «Голубой Лагуны» и фотографию мужчины и женщины, завернувшихся в банные полотенца и сквозь облако серных паров созерцающих горизонт.
Мне надо было измерить чемодан на колесах, уложить в него вещи, выяснить, какой может быть сейчас максимальная и минимальная температура в Рейкьявике, а еще, пожалуй, привести в порядок волосы,
